Вареники с черникой - пища Ктулху
Apr. 26th, 2012 07:40 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
baiytДа! Именно так они и выглядят!
Летом 1991 года я в качестве приезжего трудника работал в трапезной петербургского подворья N-ского монастыря (в июле меня перевели в церковную лавку, а через год, вернувшись после окончания школы, я уже пел на клиросе).
Проснувшись в пять утра, мы радостно и бодро - сейчас даже не верится, насколько - шли на братский молебен и полунощницу. Отстояв утреню и не дожидаясь литургии, я уходил часам к восьми в трапезную. Послушание было не то чтобы сложным, но очень напряжённым и хлопотным, долго на нём не задерживались. Трапезники начинали работу раньше всех и уходили позже всех, успевая в церковь только к окончанию братского правила. Послушаешь молитвы на сон грядущим, со всеми братиями расцелуешься и попросишь прощения - а там и на боковую пора. Поэтому вставать ни свет ни заря на полунощницу нам было необязательно. Но мы старались хотя бы утром глотнуть благодати, влиться в нестройный хор, выводящий "Се Жених грядет в полунощи" в пустом, гулком, как колокол, храме с белоснежными стенами... Год спустя необычайная, незабываемая благодать уже куда-то улетучилась, и для меня стало почти непосильной задачей подыматься в такую рань...
Тогда рабочих было много, а постоянно живущей на подворье братии - всего человек десять. Братский стол был получше, хотя бы за счёт объёма кастрюль. Почему-то борщ из одних и тех же продуктов получается совершенно разным на вкус, если варить его в семейной кастрюльке или в здоровенном алюминиевом чане с надписью "Первое". Братии мы накрывали в отдельной комнате, да ещё и стол сервировали, как положено. Три поварихи работали посменно. Все они были профессионалками и под старость решили сменить ресторан на монастырскую кухню. Поварихи З. и П. были ангельски добрыми русскими бабушками, любили и баловали меня как внука. Фанатичная ханжа и стерва А. уравновешивала их своим скверным нравом (но о ней как-нибудь в другой раз). Все трое прекрасно готовили, благоговейно называли монахов "батюшками" и видели смысл своей жизни в том, чтобы накормить батюшек как можно лучше. Трудники и послушники со страдальческими лицами жрали сгущёнку ложками и втихомолку жаловались: "Ох, искушение! Ну никакой монашеской жизни! В миру так не объедались!" (Напоминаю: на дворе было лето 1991 года, шпроты и сгущёнка ещё воспринимались советскими людьми как праздничные лакомства.) Более опытные иеромонахи, постриженники Данилова монастыря, спокойно ели всё без угрызений совести.
Один из них, молодой отец Б., слыл молитвенником и постником. В то лето он усиленно изображал строгость и благочестие - надвигал клобук на самые брови, ходил по подворью, "низко голову наклоня", иногда затворялся у себя в келье на неделю-другую. Весь приход благоговейно обсуждал новость: "Батюшка в затвор ушёл!" В такие дни я приносил ему полный поднос, заботливо собранный поварихами. В ответ на мой робкий стук и молитву Исусову раздавалось замогильное "Аминь", дверь кельи отворялась ровно на ширину подноса, и отец Б. забирал свой обед, низко опустив голову и не глядя мне в глаза. Но однажды мне случайно удалось вывести его из молитвенного сосредоточения. В тот день повариха П. решила ради эксперимента сделать вареники с черникой...
Повариха А., как я уже писал, была стервозной, З. - доброй, спокойной и благостной, П. - доброй и суетливой. Маленькая и шустрая, она неустанно бегала между рабочей и братской кухнями, весь день гремела кастрюлями и рассуждала вслух, чем бы порадовать "батюшек" в этот раз. Она всегда сама спешила на отчаянный свист закипевшего чайника и снимала его с плиты, ласково приговаривая: "Ой, кипит-кипит! Молодец-молодец!" Трапезники при ней никогда не сидели без дела: "Слышь-ка, Димитрий! Слышь-ка, сделай то, подай это! Слышь-ка, давай я сегодня испеку... Слышь-ка..." Она обязательно давала отведать свежей стряпни и требовательно вопрошала: "Ну что, укусно тибе? Укусно?" Уходя домой, П. крестилась на красный угол и торжественно говорила: "Ну, простите мине грешную".
П. любила по выходным собирать грибы и ягоды в лесу. Главной её любовью была черника, а коронным блюдом - открытый черничный пирог из песочного теста. Я родился и вырос в Харькове и только на N-ском подворье впервые попробовал эту северную ягоду. Вкус тех пирогов не могу забыть даже сейчас, двадцать лет спустя! И вот однажды, принеся полную корзину черники, П. сказала: "Слышь-ка, Димитрий! Давай я из неё вареники сделаю? Никогда не пробовала".
Первый опыт явно не удался. Через слишком тонкое тесто весь сок вытек в кипящую воду. Мы с П. испуганно смотрели на полное блюдо вареников, похожих на полуразложившиеся и посиневшие уши утопленников. Делать было нечего, и, когда раздался второй звонок, я понёс вареники в трапезную. (Во время еды в православных монастырях читают вслух какое-нибудь поучение. Когда пора подавать первое, второе и третье, игумен или служащий иеромонах во главе стола звонит в колокольчик. Чтец прерывается и произносит краткую молитву, а трапезник приносит игумену очередное блюдо.)
Отец Б. был не в затворе: в ту неделю он единственный из иеромонахов остался на подворье и вёл службы каждый день, поэтому пришёл обедать с братией. Как обычно, он сидел, низко надвинув клобук и склонившись лицом почти к самой тарелке. Я поставил перед ним блюдо с синими ушами и с интересом стал ждать, что будет. Клобук медленно поднялся, и я впервые посмотрел отцу Б. прямо в серые глаза, широко распахнутые от испуга.
- Димитрий! Что это?!
- Вареники с черникой...
Отец Б. улыбнулся, покачал головой, нерешительно благословил вареники, отсыпал себе немного и передал блюдо дальше. Братия тихонько ахали, разглядывая необычное угощение.
Потом мы с П. уже не рисковали - вернулись к проверенным пирогам...
Летом 1991 года я в качестве приезжего трудника работал в трапезной петербургского подворья N-ского монастыря (в июле меня перевели в церковную лавку, а через год, вернувшись после окончания школы, я уже пел на клиросе).
Проснувшись в пять утра, мы радостно и бодро - сейчас даже не верится, насколько - шли на братский молебен и полунощницу. Отстояв утреню и не дожидаясь литургии, я уходил часам к восьми в трапезную. Послушание было не то чтобы сложным, но очень напряжённым и хлопотным, долго на нём не задерживались. Трапезники начинали работу раньше всех и уходили позже всех, успевая в церковь только к окончанию братского правила. Послушаешь молитвы на сон грядущим, со всеми братиями расцелуешься и попросишь прощения - а там и на боковую пора. Поэтому вставать ни свет ни заря на полунощницу нам было необязательно. Но мы старались хотя бы утром глотнуть благодати, влиться в нестройный хор, выводящий "Се Жених грядет в полунощи" в пустом, гулком, как колокол, храме с белоснежными стенами... Год спустя необычайная, незабываемая благодать уже куда-то улетучилась, и для меня стало почти непосильной задачей подыматься в такую рань...
Тогда рабочих было много, а постоянно живущей на подворье братии - всего человек десять. Братский стол был получше, хотя бы за счёт объёма кастрюль. Почему-то борщ из одних и тех же продуктов получается совершенно разным на вкус, если варить его в семейной кастрюльке или в здоровенном алюминиевом чане с надписью "Первое". Братии мы накрывали в отдельной комнате, да ещё и стол сервировали, как положено. Три поварихи работали посменно. Все они были профессионалками и под старость решили сменить ресторан на монастырскую кухню. Поварихи З. и П. были ангельски добрыми русскими бабушками, любили и баловали меня как внука. Фанатичная ханжа и стерва А. уравновешивала их своим скверным нравом (но о ней как-нибудь в другой раз). Все трое прекрасно готовили, благоговейно называли монахов "батюшками" и видели смысл своей жизни в том, чтобы накормить батюшек как можно лучше. Трудники и послушники со страдальческими лицами жрали сгущёнку ложками и втихомолку жаловались: "Ох, искушение! Ну никакой монашеской жизни! В миру так не объедались!" (Напоминаю: на дворе было лето 1991 года, шпроты и сгущёнка ещё воспринимались советскими людьми как праздничные лакомства.) Более опытные иеромонахи, постриженники Данилова монастыря, спокойно ели всё без угрызений совести.
Один из них, молодой отец Б., слыл молитвенником и постником. В то лето он усиленно изображал строгость и благочестие - надвигал клобук на самые брови, ходил по подворью, "низко голову наклоня", иногда затворялся у себя в келье на неделю-другую. Весь приход благоговейно обсуждал новость: "Батюшка в затвор ушёл!" В такие дни я приносил ему полный поднос, заботливо собранный поварихами. В ответ на мой робкий стук и молитву Исусову раздавалось замогильное "Аминь", дверь кельи отворялась ровно на ширину подноса, и отец Б. забирал свой обед, низко опустив голову и не глядя мне в глаза. Но однажды мне случайно удалось вывести его из молитвенного сосредоточения. В тот день повариха П. решила ради эксперимента сделать вареники с черникой...
Повариха А., как я уже писал, была стервозной, З. - доброй, спокойной и благостной, П. - доброй и суетливой. Маленькая и шустрая, она неустанно бегала между рабочей и братской кухнями, весь день гремела кастрюлями и рассуждала вслух, чем бы порадовать "батюшек" в этот раз. Она всегда сама спешила на отчаянный свист закипевшего чайника и снимала его с плиты, ласково приговаривая: "Ой, кипит-кипит! Молодец-молодец!" Трапезники при ней никогда не сидели без дела: "Слышь-ка, Димитрий! Слышь-ка, сделай то, подай это! Слышь-ка, давай я сегодня испеку... Слышь-ка..." Она обязательно давала отведать свежей стряпни и требовательно вопрошала: "Ну что, укусно тибе? Укусно?" Уходя домой, П. крестилась на красный угол и торжественно говорила: "Ну, простите мине грешную".
П. любила по выходным собирать грибы и ягоды в лесу. Главной её любовью была черника, а коронным блюдом - открытый черничный пирог из песочного теста. Я родился и вырос в Харькове и только на N-ском подворье впервые попробовал эту северную ягоду. Вкус тех пирогов не могу забыть даже сейчас, двадцать лет спустя! И вот однажды, принеся полную корзину черники, П. сказала: "Слышь-ка, Димитрий! Давай я из неё вареники сделаю? Никогда не пробовала".
Первый опыт явно не удался. Через слишком тонкое тесто весь сок вытек в кипящую воду. Мы с П. испуганно смотрели на полное блюдо вареников, похожих на полуразложившиеся и посиневшие уши утопленников. Делать было нечего, и, когда раздался второй звонок, я понёс вареники в трапезную. (Во время еды в православных монастырях читают вслух какое-нибудь поучение. Когда пора подавать первое, второе и третье, игумен или служащий иеромонах во главе стола звонит в колокольчик. Чтец прерывается и произносит краткую молитву, а трапезник приносит игумену очередное блюдо.)
Отец Б. был не в затворе: в ту неделю он единственный из иеромонахов остался на подворье и вёл службы каждый день, поэтому пришёл обедать с братией. Как обычно, он сидел, низко надвинув клобук и склонившись лицом почти к самой тарелке. Я поставил перед ним блюдо с синими ушами и с интересом стал ждать, что будет. Клобук медленно поднялся, и я впервые посмотрел отцу Б. прямо в серые глаза, широко распахнутые от испуга.
- Димитрий! Что это?!
- Вареники с черникой...
Отец Б. улыбнулся, покачал головой, нерешительно благословил вареники, отсыпал себе немного и передал блюдо дальше. Братия тихонько ахали, разглядывая необычное угощение.
Потом мы с П. уже не рисковали - вернулись к проверенным пирогам...
