![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
baiytТогда это казалось каким-то болезненным бредом. Теперь ясно, что сон сбудется.
"Несколько женщин"! Не знаю, кто именно из френдиц и читательниц! Бегите из России, пока ещё не поздно! К мужчинам не обращаюсь, потому что из сна ясно: моему совету последуют только несколько женщин.
Я уезжаю отсюда примерно через неделю — и то боюсь опоздать. Счёт идёт на недели, вряд ли на месяцы.
Все лишние детали опущены:
Оригинал взят у![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
karmapenko в Самый странный сон в моей жизни
"Несколько женщин"! Не знаю, кто именно из френдиц и читательниц! Бегите из России, пока ещё не поздно! К мужчинам не обращаюсь, потому что из сна ясно: моему совету последуют только несколько женщин.
Я уезжаю отсюда примерно через неделю — и то боюсь опоздать. Счёт идёт на недели, вряд ли на месяцы.
Все лишние детали опущены:
Оригинал взят у
karmapenko в Самый странный сон в моей жизни...Огромный собор в помпезном барочном стиле, с колоннами, позолотой и пузатыми херувимчиками, с обычной в таких случаях слащавой мазнёй вместо икон. Белый свет пасмурного утра бьёт в окна, паникадила и свечи погашены. С десяток прихожанок и уборщиц стоят и молятся, как бывало на валаамском подворье после службы. И вдруг я слышу за стенами гомон многотысячной толпы. Да это же был крестный ход! И теперь он заканчивается. Люди заходят в храм, у всех на лицах радостное возбуждение, даже исступление, а глаза стеклянные, невидящие. Вот крест, вот показались хоругвеносцы, за ними виднеется белый куколь. Надо же, патриарх! Сам Кирилл! Он проходит совсем близко, и я с неожиданным любопытством пытаюсь хорошенько его рассмотреть. Но что это? К амвону уверенно шагает пустое одеяние! Точь-в-точь как начальник в "Мастере и Маргарите", которого "черти взяли". Чёрная ряса, зелёный в красную полоску плащ и белый патриарший куколь, под которым ничего нет, пустота! И посох подпрыгивает по полу будто сам собой - руки, держащей его, не видно.
Меня охватывает ужас. И вдруг я понимаю, что толпа не многотысячная, а многомиллионная, что вся Россия сейчас войдёт в этот храм вслед за призраком в рясе. Но что же получится? Это же будет новая Ходынка! Мясорубка! Потеряв голову от страха, я бегу обратно к выходу с криком "Скорее спасайтесь!", и за мною бегут несколько женщин. Я отчаянно проталкиваюсь вниз, к дверям, и кричу: "Дайте людям выйти! Дайте хоть нам спастись!" Толпа чудесным образом обтекает нас, оттесняя к стене. Медленно протискиваясь, пробивая дорогу тем, кто идёт за мной, я спускаюсь по ступенькам. Толчея усиливается, раздаются крики, попадаются испуганные, окровавленные лица, кого-то затаптывают, но народ всё прибывает.
Чудом мы вырываемся на свежий воздух. Толпа не растекается, не заполняет церковный двор, а медленно идёт в храм колонной в несколько рядов, как пехота на марше. Кажется, что этой страшной очереди не будет конца. Изнутри слышны отчаянные вопли, по ступеням ручьями течёт кровь, а они всё идут и идут... Я отворачиваюсь, в душе нет больше ни страха, ни жалости - только отвращение. Погода не то ноябрьская, не то мартовская - голые ветви деревьев, лужи и слякоть, небо затянуто серой пеленой облаков, сквозь которую угадывается утреннее солнце.
Обернувшись, вижу, что всё исчезло. Ни множества людей, ни следов крови. Не веря своим глазам, захожу в церковь - она снова пуста! И не просто пуста: это другой храм, похожий на храм валаамского подворья в Питере, каким он запомнился мне с начала 90-х. Большой и светлый. Высокие белые своды, голые стены, вдоль которых развешаны редкие иконы. Уборщица моет пол. Девушка в красивом платке стоит и молча читает молитвослов.
Меня охватывает ужас. И вдруг я понимаю, что толпа не многотысячная, а многомиллионная, что вся Россия сейчас войдёт в этот храм вслед за призраком в рясе. Но что же получится? Это же будет новая Ходынка! Мясорубка! Потеряв голову от страха, я бегу обратно к выходу с криком "Скорее спасайтесь!", и за мною бегут несколько женщин. Я отчаянно проталкиваюсь вниз, к дверям, и кричу: "Дайте людям выйти! Дайте хоть нам спастись!" Толпа чудесным образом обтекает нас, оттесняя к стене. Медленно протискиваясь, пробивая дорогу тем, кто идёт за мной, я спускаюсь по ступенькам. Толчея усиливается, раздаются крики, попадаются испуганные, окровавленные лица, кого-то затаптывают, но народ всё прибывает.
Чудом мы вырываемся на свежий воздух. Толпа не растекается, не заполняет церковный двор, а медленно идёт в храм колонной в несколько рядов, как пехота на марше. Кажется, что этой страшной очереди не будет конца. Изнутри слышны отчаянные вопли, по ступеням ручьями течёт кровь, а они всё идут и идут... Я отворачиваюсь, в душе нет больше ни страха, ни жалости - только отвращение. Погода не то ноябрьская, не то мартовская - голые ветви деревьев, лужи и слякоть, небо затянуто серой пеленой облаков, сквозь которую угадывается утреннее солнце.
Обернувшись, вижу, что всё исчезло. Ни множества людей, ни следов крови. Не веря своим глазам, захожу в церковь - она снова пуста! И не просто пуста: это другой храм, похожий на храм валаамского подворья в Питере, каким он запомнился мне с начала 90-х. Большой и светлый. Высокие белые своды, голые стены, вдоль которых развешаны редкие иконы. Уборщица моет пол. Девушка в красивом платке стоит и молча читает молитвослов.
